В зале петербургской филармонии состоялся творческий вечер Андрея Звягинцева.
Отвечая на вопросы из зала, которые непрекращающимся потоком то и дело поступали в красную коробку на сцене, режиссер рассуждал о страхе непонимания и непринятия картин, о том, как важно уметь отстраниться от них хотя бы на время, в самом конце, о том, как важно мыслить не под «фонограмму», а суметь заговорить своим собственным голосом, заставить его прорезаться, и немного о политике.
НЕВСКИЕ НОВОСТИ документируют самые важные и интересные фрагменты вечера.
О страхе быть непонятым
Представьте себе, я актер по образованию. У меня нет режиссерского образования, я мечтал быть актером всю свою жизнь. И вот мне 39 лет, я стоял на сцене Венецианского кинофестиваля, получал «Золотого льва» и был абсолютно счастлив и самой этой фигурке, и тому, что фильм был понят и принят (Картина Звягинцева «Возвращение» была удостоена главного приза и приза Луиджи Ди Лаурентиса на Венецианском кинофестивале в 2003 году, – Прим.ред).
Страхи были в самом начале пути. Страх, что мы не справимся, был нашим первым. Надо сказать, он был целительным и очень продуктивным. Когда у тебя сцена в кармане, то есть нарисована на бумаге, ты знаешь, что будешь снимать и с этим знанием приходишь на съемочную площадку, ты избавляешь себя от ненужных страхов. И вот, когда мы закончили снимать картину, засели за монтаж, я смонтировал фильм. И представьте себе состояние: ты сделал фильм и ты настолько внутри него, настолько стал частью его, врос в фильм, можно так сказать. Ты не в состоянии увидеть, что это. Самый невероятный, жуткий страх – получился фильм или нет.
Фильм, который ты делаешь, делаешь не для зрителя, а для самого себя. Потому что, если честно смотреть на реальность, ты – единственный зритель, с которым всегда сверяешься. Ты делаешь фильм таким, каким будучи зрителем хотел бы его видеть на экране сам. Те, кто тебя понимают, те, кто синхронизируются с тобой и слышат твой голос, и есть те самые зрители, для которых ты снимал. Картина – это и есть твое высказывание. Я, кстати говоря, не люблю, и это мое слабое место, выступать перед фильмом, потому что я абсолютно убежден, что это и есть твое собственное высказывание. Картина говорит за тебя все.
О мире детей и проблемах взрослых
Так получилось, так сложилось, что в фильме «Возвращение» главными героями были Иван и Андрей. С тех пор и пошло. Хотя, после «Возвращения» я сказал себе, что больше никаких детей, никаких собак и никаких дождей. <…> Фильм «Возвращение» – это сценарий, который мы искали целый год. Мы сели за него не только и не столько потому, что все повествование держится на детях. Просто это было выражение каких-то сильных и важных идей, которые и мне тоже открылись в сценарии. <…> На самом деле, это не является какой-то темой или обязательным условием. Ясное дело, что дети – это наше будущее. Понятно, что герои в фильме «Нелюбовь» – наше сегодняшнее состояние, но вовсе необязательно так складывать повествование, чтобы в нем непременно были дети. Просто так складывается.
Кто есть режиссер для своих персонажей
<…>Ты свидетельствуешь то, что тебе кажется важным как смысл, который должен прозвучать в твоем сообщении, фильме. Мне кажется, что мы просто свидетельствуем происходящее. Впервые обжигающая мысль о том, что это надо сделать, появилась в 2008 году. Я помню это отчетливо – была весна 2008 года. Весна 2014-го – спустя шесть лет вышел фильм «Левиафан». Как вы думаете, можно ли спустя шесть лет испытывать чувство ненависти, презрения? Без сомнения и исключительно только сочувствие и сопереживание, признание, что часть тебя во всем этом есть, что это напрямую касается тебя, твоего душевного устройства, той страны, в которой ты живешь. Ты просто свидетельствуешь и все. Разумеется, есть чувство любви к этим персонажам. Ненависть – разрушительное чувство. Не созидательное.
О потерянном человеке
В девяностом году я закончил ГИТИС и десять лет искал, кто и что я такой. Вот это состояние иначе как потерянностью назвать нельзя. Я любил театр, бредил о нем, поступил в театральное училище в Новосибирске в 16 лет, потом продолжил образование в Москве, закончил, получил диплом и не пошел в театр. Вот это ощущение потерянности и поиска самого себя – очень трудное время.
Немного о политике
Мне кажется, моя гражданская позиция вполне понятна. Она не революционна. Она констатирует. Ты просто не можешь не реагировать на какие-то вещи, вот и все.
О корнях и социальной подоплеке в кино
Моя мать преподавала русский язык и литературу в школе, отец ушел, когда мне было совсем мало лет, я его очень плохо и мало знал. <…>
Как это ни странно будет звучать, я никогда не считал, что фильмы «Елена», «Левиафан» и «Нелюбовь» являются фильмами социальной направленности. Даже то, что мы называем политикой, в особенности, в последнее время, она так нахраписто, так нагло входит в наше интимное пространство, в наши дома и как какое-то домашнее животное нуждается в пище, которую мы все время ей где-то подбрасываем, отдаем силу и энергию. Политика вошла в нашу жизнь очень основательно. И поэтому, возвращаясь к тому, что мы просто наблюдаем за происходящим с человеком, с обществом и отражаем то, что наблюдаем, конечно, ни социальные связи человека, ни политический контекст не может уйти из этого текста. Рассказывая о человеке, мы только цепляем ровно то, что является частью нашего жизненного ландшафта. <…> Даже в «Левиафане» речь главным образом идет о человеке, об одиноком, брошенном в эти обстоятельства выживания, маленьком человеке, который просто обречен, столкнувшись с системой, потерять все, что у него есть. В этой связи, кстати, хочу сказать, что меня поразила реакция русской аудитории, потому что мне показалось, что я как раз о том самом человеке, который был возмущен, не просто о нем говорю, а стою обеими ногами на его стороне. И вот это было для меня удивительным открытием – нечувствование и непонимание, что речь идет о молохе, который пожирает тебя, и ты ничего не можешь противопоставить, если ты встал на его пути в буквальном смысле слова, и тебя он просто поглотит и все. Но «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», выходит, что действительно это так.
О Толстом, патриотизме и Навальном
У меня по части патриотизма есть невероятный авторитет – Лев Николаевич Толстой, вот я с ним солидарен. Если вы читали его книгу «В чем моя вера?», то там есть заповеди, критерии существования человека в мире. Так вот одна из последних сводится к тому, что нет границы между национальностями. Это его идеал. Это идеал и Христа, согласитесь. Границы предлагает нам государство, а государство всегда было, есть и будет инструментом подавления свободы человека. Любое государство. Что касается Навального, возможно, я не стою на той позиции, где стоит он, и вообще, мне его идеи кажутся спорными и не голосовал бы за него, но сам отказ рассматривать его как оппонента власти, мне кажется нечестным. Это не политическое заявление, это недоумение сложившимся обстоятельствам в политическом контексте.
Можно предположить, что в киноискусстве формируется категория под названием «метод Звягинцева». Автор этого текста не претендует на истинно верное теоретическое обоснование и объясняет современный режиссерский феномен появлением языка недосказанности, умалчивания и нераскрытия смыслов, которые внимательный зритель вычитывает и формирует уже после того, как экран кинозала темнеет:
«Ты создаешь эту энергию, чтобы появилась энергия у зрителя. Он может испытать ощущение, как «прибитый плитой» и задать вопрос. Человек в массе своей инертен. И. если правде смотреть в глаза, сколько раз мы говорили себе, что «с понедельника начнем…» <…>. Человек, как вода, течет вниз. Для того, чтобы восходить, нужна энергия, нужен огонь. Огонь – это и есть твой дух, который вытягивает за волосы, как Мюнхгаузен. Потому что вытянуть из небытия или потерянности может только сила духа преображения твоего собственного, твоего выхода на иную орбиту. <…> Расчет только один – этот самый хэппи-энд, положительный исход вращения этого колеса, предлагается не до наступления финальных титров, а в зале. Это пища для зрителя<…>»
Записала Анастасия Борисенко
Фото: Надежда Дроздова
Подписывайтесь на наш Telegram-канал.