Доставая детям книжки с полки, нужно думать о том, какие последствия они могут повлечь, уверен автор и исполнитель песен, актёр театра и кино Игорь Растеряев. Об этом в рамках рубрики «Пять петербуржцев» корреспонденту НЕВСКИХ НОВОСТЕЙ рассказал автор хитов «Комбайнёры» и «Русская дорога».
СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ
Довлатов пришёл в мою жизнь, когда я учился на втором курсе в Театральной академии. Был у меня однокурсник по имени Макс Обрезков, который дал мне почитать сборник произведений Довлатова. Я здорово подокунулся в это дело. С Максом потом мы чисто по-довлатовски ходили воровать яблоки в Озерки. Приходилось перелезать через забор с колючей проволокой, но мы её преодолевали: я накидывал ватник на забор, и колючки от проволоки вату не пробивали. Мешок антоновки мы выносили.
Недавно впервые увидел памятник Довлатову. Ночью проезжал по Рубинштейна, и мне показали. Видел мельком и только из машины. Сам факт того, что есть памятник Довлатову, лучше, чем если памятника не было бы.
Довлатов популярный потому, что он простой. Простой для восприятия. Многие по ошибке думают, что его простота – это легкомысленность, что это развлекательная проза. Я с этим категорически не согласен. Если судить, в том числе, и по биографии, которую написал Валерий Попов, в произведениях Довлатова правда изменена на 90, если даже не на 100 процентов. И в «Зоне», и «Заповеднике»… Это всё художественный вымысел.
Он пишет короткими фразами, доходчиво и просто. Начинаешь читать, и потом уже не оторваться. К тому же у него была выработанная фонетика и стилистика: все слова в предложении начинаются с новой буквы. В его предложении два слова не могли начинаться с одной буквы. Он не очень любил прилагательные… При кажущейся простоте у него выстроены очень сложные законы. Это обманная простота.
Те, кто у него появлялся в произведениях, не имеют никакого отношения к его реальной жизни. Те люди, с которыми он близко и часто общался, зачастую упоминаются им в книгах либо вскользь, либо не упоминаются вообще. Нельзя по его произведениям, хотя они кажутся автобиографичными, соизмерять его реальную жизнь.
В повестях всё было люто: герои упивались с ног до головы. В реальности такого не было. Например, в «Зоне»: есть реальные письма, которые он пишет из армии домой отцу. Довлатов в то время был образцовым воином: чемпионом по рукопашному бою, у него шесть грамот по отличной стрельбе, он выступал с другом по фамилии Додулат (а совсем не алкашом Фиделем), они вместе занимались художественной самодеятельностью, выступали, он писал хорошие стихи. Чёрная пьянка – это всё вымысел. И так интереснее читать. И самое для меня удивительное, что, выдумав всю эту действительность от и до, в его книгах, как ни у кого другого,чувствуется реальная атмосфера того времени.
Довлатов – стопроцентно народный писатель.
ЮРИЙ ШЕВЧУК
Я всегда любит Шевчука. У меня была любимая песня «Белая река», особенно её начало. Этот проигрыш я раньше слушал в день раз по сто. По тем временам (90-е годы) у меня дома была серьёзная аппаратура: здоровые «вегавские» колонки, усилитель «ФОРМАНТА» 150, усилитель «Амфитон»… 16-этажный дом прошивало насквозь в любое время дня и ночи! Можно было подключать микрофон и начинать прямую трансляцию концертного альбома «Чёрный пёс Петербург».
Я «помогал» Шевчуку петь, читал с ним вместе стихи, где он «герой войны и труда» и обращался ко всему дому.
Траурный митинг сегодня назначили
Мы по усопшей стране, господа.
Все песни – распроданы, смыслы – утрачены.
Где вы, герои войны и труда?
Герои труда жили у меня на пятом этаже в лице хирурга детского отделения больницы, которому с утра надо было вставать, идти резать людей. И он очень был не рад, что в три часа ночи начиналась трансляция Шевчука. Он прибегал, начинал ломать стены, соседи снизу стучали по батареям молотками. Однажды они проломили батарею и залили соседей ниже… Так что в своё время Шевчук навёл шороху у меня в парадной очень мощно!
В Раковке у магазина мы очень любили петь песню «На небе вороны». Там был момент, когда нужно было заорать «…я белая птица», и мы очень ждали этот момент потому, что важно было взять эту ноту и заорать грамотно. Это был показатель.
Есть у Юрия Шевчука песня «Я дорога». Пацаны волгоградские букву «г» не особо выговаривают. Они «гхэкают». Поэтому когда я пел, они собирались вокруг и ждали «…я дороГХА»! И «гхакали» так дружно! Им очень нравилось.
То, что я слышал у Юрия Юлиановича – это слишком большой концентрат мысли, образности. Он стал философом, поднялся на высший уровень. Шевчук – это золото русской поэзии. За песню «Просвистела» или «Вороны» ему уже памятник нужно ставить. Он дальше может ничего не создавать.
Сила Шевчука в народности. Он опирается в своих песнях на бессознательное народное нечто, что ближе основной части людей. Это как генетический код, аудиокод. Он несёт в себе русский код.
ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ МИХЕЛЬСОН
Это мой педагог из театральной академии, он преподавал на курсе Анатолия Самойловича Шведерского, на который я попал. У него то я и расцвёл, оттаял. Я репетировал у Шведерского, Льва Эренбурга и Михельсона. Они меня буквально спасли потому, что в том виде, в котором я к ним попал, я представлял собой сплав забито-закомплексованного парня, неуверенного в профессиональном будущем, склонного к алкоголизму и отъевшегося мальчика. Очень печальное было зрелище. За два года они меня вернули к жизни.
Почему я выделяю Михельсона? С ним я больше работал. Он мне дал главную роль, о чём я даже мечтать не мог. Спектакль ставился по Зощенко. Он учил работать в позитиве. Перед ним на тот момент стояла задача – поставить спектакль за месяц. Он отбросил всё наносное, чему нас учили в Театральном институте эти четыре года. Очень много приобретается страхов в процессе обучения. Сама по себе школа начинает пониматься правильно уже спустя, многие и многие годы, когда ты начинаешь работать. А во время учёбы появляются зажимы.
Владимир Григорьевич научил нас не «многоумному псевдопогружению», а работе в позитиве. И дело не в том, правильные ли это педагогические методы или нет, а главное, что он раскрепостил многих из нас и меня в частности. Он дал почувствовать человеку, что он главный на площадке, дал почувствовать себя хозяином положения. Бывает, что студент выходит и боится ступить неправильно шаг: что ему скажет мастер?
Я благодарен Владимиру Григорьевичу за то, что он доверил мне эту роль. Ни до, ни после, за 12 лет работы в театре я ничего подобного по объёму не играл. Очень важно, чтобы человек мог почувствовать, что это такое – протащить роль и историю паровозом от начала до конца. Даже не то, как он её исполняет, а саму темповую составляющую. Главное – почувствовать ритм, протащить всю историю от начала до конца и не выдохнуться, распределить силы. Это применимо и на концертах. Нужно хорошо понимать, что у тебя есть материал: весёлые и грустные песни. Как амплитудно выстроить историю, чтобы они не уснули и не загнались, чтобы люди поплясали? Где и что рассказать во время выступления? Где не затягивать? И по ходу ты должен ориентироваться: слушают тебя или нет? Этот опыт я начал приобретать благодаря такому человеку как Владимир Михельсон.
ВЯЧЕСЛАВ ГЕОГРИЕВИЧ РАСТЕРЯЕВ
Мой отец родился в Волгоградской области, но я считаю его питерским в полной мере. У моего отца длинные волосы, и раньше он был двойником Валерия Леонтьева – к нему подходили брать автографы. Он художник, закончил «Муху». А повлиял на меня он своими банными компаниями…
В 80-х, 90-х и 00-х годах у отца была компания, которая каждую пятницу ходила в баню. Там были врачи, артисты Малого Драматического театра, художники… После парилок и бань мы шли к нему в мастерскую на Фонтанке, и там среди картин они умеренно выпивали, закусывали. Дядя Вася Мохов брал гитару, и все пели. Традиционно раз в году гуляли белыми ночами. Первые мои разводные мосты я увидел именно тогда.
До 8 лет я учился и жил в центре, среди дворцов и музеев, потом переехали в Озерки, а отец работал на Фонтанке. Там у меня была удочка. Я брал её, насаживал булку и ловил уклеек. Потом они плавали у него в мастерской среди картин…
Сейчас понимаешь, что всё это накладывает отпечаток.
Эта петербургская жизнь сильно контрастирует с моим сценическим образом. С годами всё больше нахожу в себе питерского. В этом году ловлю себя на мысли, что с возрастом мне больше нравится дождь, хмарь. Я себя чувствую очень комфортно при плохой погоде. Есть ощущение, что это и есть норма.
ТАМАРА ПЕТРОВНА САЛМОЛАЙНЕН
Бабушка повлияла на меня, сама того не желая. Случилось это роковое событие, когда мне исполнилось 11 лет. Я много времени проводил с бабушкой после школы, а гулять во дворе я не очень любил и зачастую сидел дома. У меня были свои игры – рыболовные. Я любил рыбалить корюшку в ванной. Я брал поролон, которым затыкали окна зимой, настригал мелко-мелко и игрушечными сачками начинал ударный промысел. Надо сказать, что большое количество поролоновой корюшки уходило всё-таки на нерест на пятый этаж к соседям снизу, начисто забивая все стояки и трубы.
Бабушка говорила: «Почитай, порисуй». Это были два варианта, как меня занять. После того, как я однажды порисовал, она сказала «почитай» и достала с полки книжку «Лёнька Охнарь» Виктора Авдеева. На жаргоне беспризорников 20-х годов прошлого века это означало «окурок». Если бы бабушка знала о последствиях книги, думаю, она бы её сожгла, но было поздно.
Она говорила: «Вот полистай, посмотри, как нелегко мальчишкам в асфальтовом котле ночевать. Бедные и несчастные беспризорники!». Я посмотрел и очень увлёкся этой темой… Лет на пять. Она стала моей настольной книгой. Она полностью меня переформатировала, определила все мои вкусы: как одеваться, выражаться, вести себя. Потом бабушке приходилось скрепя зубами забинтовывать мне ноги обмотками и портянками под ботиночки, чтобы было как у Лёньки Охнаря. Очень большие вопросы вызывали у родителей мои попытки уйти в школу в каком-нибудь рваном бушлате. Очень «уважалось» у нас с одноклассниками катание на колбасе трамвая. На бамперах мы катались как настоящий Лёнька Охнарь. Потом началось катание на товарниках, грузовых поездах. Я на них половину России проехал. Я ходил и выражался странными фразами, которые были характерны для начала XX века и употреблялись среди беспризорников и уркаганов. Меня никто не понимал… Я был на очень своеобразном стиле.
Бабушка сама того не желая повлияла на меня в ту сторону, с которой впоследствии она пыталась бороться, но было уже поздно. Так что, доставая книжки с полки и давая их детям, нужно думать, какие последствия они могут повлечь.
Беседовала: Надежда Дроздова