Мы поговорили с руководителем «Большого джазового оркестра Петра Востокова» в преддверии концерта, который впервые состоится в Северной столице 12 октября.
Петр Востоков рассказал корреспонденту НЕВСКИХ НОВОСТЕЙ о программе грядущего концерта, возрастающей популярности джазовой культуры в России и о том, почему джаз может быть музыкой, понятной всем.
Петр, какую программу везете в Петербург?
В первую очередь это программа, связанная с джазовой музыкой, которая использовалась или была написана специально для фильмов, имеющих большое значение для истории кинематографа. Это будут как ранние звуковые фильмы, так и так называемые бестселлеры, например, «Волшебник страны Оз». Будет много интересной музыки как известной, так и незаслуженно забытой. Будет также музыка, которая была написана не как джазовая. Скажем, мы будем исполнять известные композиции, например, из фильмов о Джеймсе Бонде, но в версиях джазовых оркестров. Например, один из величайших оркестров прошлого – это оркестр Каунта Бэйси, который записал в середине 60-х годов пластинку, где исполнял свои версии мелодий из этих фильмов.
Ваш оркестр существует уже седьмой год, так?
Да, без недели семь лет исполнится как раз, когда будет концерт проходить. Мы начали в октябре свое существование.
Как вам удалось собрать его, коллектив организовать? Это, наверное, сложно, в том числе, и с финансовой точки зрения.
Изначально финансовый вопрос вообще не стоял, так как оркестр создавался из моих друзей, в первую очередь, из людей, с которыми я учился. В планах не было долгосрочного проекта. Это был просто такой небольшой эксперимент, чтобы собраться. Дело в том, что я играл во многих подобных коллективах, и не все устраивало в творческом плане. Мы захотели попробовать сделать то, что будет нас устраивать. А так как получилось это все достаточно удачно, мы решили попробовать еще, потом еще, и потом все само собой шло вперед. Не было вопроса, как платить музыкантам, потому что изначально это был не коммерческий проект. Выступления начали учащаться, поступали предложения, а надо было соответствовать какому-то уровню, надо было больше репетировать. По мере всего этого увеличения возникали вопросы о том, что это должно как-то неплохо оплачиваться. Все само собой пришло в какую-то схему, которой мы пользуемся. Оркестр существует полностью на своей окупаемости. Сколько мы зарабатываем, столько мы и зарабатываем.
Вы говорите, что вас не устраивало что-то, когда вы играли в других коллективах. Сейчас это поменялось, наверняка. Как вы поняли, что эти перемены все-таки случились? Когда это стало понятно?
Дело в том, что у всех людей разные вкусы, в том числе и музыкальные. И когда ты работаешь в каком-то большом коллективе, ты должен подчиняться какой-то общей политике этого коллектива, человеку, который является в нем лидером, его вкусам. Его вкусы могут не совпадать со вкусами всех музыкантов. Поэтому, это абсолютно нормальная вещь, когда люди хотят сделать что-то собственное, открыть свое дело со своими пристрастиями в музыке. Речь не о качестве исполнения, а о самой музыке.
Вы сольное исполнение еще практикуете?
Да.
Что нравится больше?
Руководить оркестром. Потому что это совершенно разные вещи. Оркестр позволяет работать над чем-то глобальным и наблюдать, как это начинает получаться, звучать, когда видишь результат своей работы. Сольная игра для джазового музыканта – это, прежде всего, работа над самим собой, над уровнем своей игры. Сложно сказать, что интереснее. Кому что больше нравится.
Вы гастролировали, наверное, не только в России, куда-то выезжали?
Нет, только в России.
А куда хотели бы отправиться?
У нас есть подобные планы. Хотелось бы выехать на какой-то крупный джазовый фестиваль в Европе или в США.
Не так давно джазовый музыкант Джон Маршалл приезжал в Россию из Америки. Он тепло отзывался о российской публике. Говорил, что у нас здесь особенный такой колорит. Интересно узнать, какой вы чувствуете и видите отклик на своих концертах, играя у себя дома, в привычном окружении?
У меня нет возможности, как у Джона Маршалла, сравнить. Частенько, когда приезжаешь в разные города, в интервью после концерта спрашивают: «Как вам наша публика? Чем она отличается от вашей, московской?». Это такой вопрос, который не имеет ответа. Потому что, играя в Москве, например, можно натолкнуться совершенно на разную публику. Есть определенный контингент людей, которые все время на тебя ходят, покупают билеты в клубы. И совсем другое, когда играешь на каком-то большом открытом фестивале, куда приходят тысячи человек. Иногда это люди, которые представляют, что сейчас будет звучать, иногда – нет. Это зависит от вкусов людей, и можно натолкнуться на все, что угодно. Хотя, конкретно то, что мы играем, а в основном это – традиционный джаз, находит отклику самой разной аудитории в самых разных городах. Мне кажется, эта музыка очень хороша тем, что она для всех.
То есть, вы думаете, что джаз для всех?
Тот, который мы играем – абсолютно точно для всех. Это не популярный какой-то джаз. Мы не ставим себе задачу, как это некоторые делают, играть популярные мелодии. Популярные в том смысле, что само звучание этой музыки, джазового оркестра, когда речь заходит о музыке 30-40-хх годов, это то, что нормальному человеку, у которого есть уши и хоть какое-то понимание того, что такое музыка, не оставит безразличным. Именно форма оркестра позволяет подчеркнуть этот период, так как вся та музыка существовала именно в виде оркестров.
Как вы достаете оригинальную оркестровую партитуру, скажем, к картине «Певец джаза», снятой в конце 20-х годов?
Здесь сразу нужно поправиться. Мы не будем исполнять партитуру этого фильма, так как мелодия, например, «Blue Skies», которая звучит в кульминации этого фильма, не звучит оркестром. Эл Джонсон поет ее, аккомпанируя себе на пианино. Мы будет играть джазовую версию этой песни. В данном случае речь не идет о партитуре к фильму. В основном это джазовые версии тех мелодий, джазовая аранжировка. Что касается самих партитур, мы играем очень много исторической музыки по оригинальным нотам. Существует несколько вариантов нот для джазового оркестра. Когда речь заходит об исторической музыке, записанной много лет назад, это транскрипция, когда по слуху наносится на ноты вся аранжировка оркестра. Чтобы занести на ноты оркестровую партитуру для 15-16 музыкантов, надо обладать помимо мелодического слуха – гармоническим, слышать аккорд. Вы должны этот аккорд, его расположение, записать правильно относительно этой эпохи, зная состав музыкантов в оркестре. Второй вариант – исполнять музыку по оригинальным нотам. К транскрипции мы прибегаем, когда не можем найти ноты. Хотя, частенько мы можем это сделать. Практически в любом американском фонде или университете есть коллекции этих нот. Достаточно часто эти ноты можно копировать за деньги и бесплатно. У меня также есть друг в Америке. Когда мы только начинали, он отдал мне всю свою коллекцию подобных сканов. Это огромная коллекция, в которой очень много ценных исторических нот. Мы пользуемся и гордимся ею, потому что на слух транскрипцию все равно полностью никогда невозможно занести на ноты точно.
Оркестранты и вы – единомышленники, один организм?
Да. Это люди, которые сами могли и хотели отдать часть своего времени, своей жизни, создавая подобный коллектив, играя эту музыку. Я использую это слово – единомышленники. Хотя, у каждого есть свои вкусы, и они не всегда совпадают, потому что это невозможно до конца.
Музыканты делятся своими идеями во время работы? Вы их воплощаете вместе?
В основном, то, что играет оркестр – это мои идеи, а музыканты помогают мне воплощать их. У нас есть в оркестре замечательный человек, тромбонист, который занимается транскрипцией. У него замечательный гармонический слух. Он слышит подробно некоторые вещи, которые я абсолютно не слышу.
Для меня удивительно – как можно все успевать организационно и в то же время показывать «неземной» результат?
Дело в том, что есть техническая сторона вопроса, а есть – творческая. Как бы вы любили или не любили музыку, музыкант должен уметь технически ее исполнить, и эмоции тут ни при чем. Играть ритмично, играть стройно, владеть штриховой культурой, потому что музыка, и джаз в том числе, не навал каких-то звуков. Она исполняется определенным способом. Когда 15 человек собираются и владеют этим нотным текстом, они полностью готовы посвятить себя именно отдаче, тогда и появляется некоторая эмоциональная составляющая. Невозможно думать об эмоциях, когда ты думаешь, что у тебя сейчас будет какой-то сложный пассаж, и ты его боишься. Или высокая нота у трубача или тромбониста, которую они боятся не взять. Важно, чтобы музыканты были свободны в своих нуждах в этот момент.
Если бы у вас была такая уникальная возможность – собрать оркестр из профессионалов, в том числе, из тех, которые уже ушли, кто бы в нем участвовал?
Если создавать оркестр из известных, великих музыкантов, следует не забывать, что большинство из них были солистами, а не оркестровыми музыкантами. Не факт, что этот оркестр хорошо играл бы. Поэтому, я предпочитаю воскресить хорошо звучащий оркестр в полном его составе, несмотря на то, что половина людей в нем неизвестны большинству любителей этой музыки. Если речь заходит о небольшой группе музыкантов, то это что-то вроде ансамбля Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи, Кенни Кларка за барабанами. Если мы говорим о более ранней музыке, то это ансамбль Бенни Гудмена. У каждого свой стиль, и выбирать здесь сложно очень.
У вас с оркестрантами есть любимое произведение? То, которое все всегда ждут и хотят исполнять.
Сейчас самая наша любимая, кстати, она будет звучать в концерте 12 октября, – сюита на музыку Леонарда Бернстайна из мюзикла «Вестсайдская история». Аранжировка для оркестра Бадди Рича, которая была сделана в середине 60-х, через несколько лет после того, как Бернстайн написал эту музыку.
Что вы думаете о современной джазовой культуре в России? Она у нас есть? Дело в том, что в последнее время джаз часто можно услышать в каком-нибудь баре или магазине в качестве фонового сопровождения, и есть страх, что эта музыка может приобрести «попсовую» интерпретацию.
Я думаю, нет ничего плохого в том, что где-то звучит эта музыка. И, по правде, находясь в каком-то торговом центре или в ресторане, если будет играть вместо какой-то ерунды хорошая джазовая музыка, я против этого вообще ничего не имею. Это говорит о том, что эта музыка и само понятие «джаз» за последние лет пять стали модными. Минусы в том, что многие пользуются этим словом и вообще этой всей культурой, чтобы продвигать свою, не самую лучшую музыку, под этим названием. Однако музыка в принципе и джазовая музыка в частности никому не принадлежит, никто не является владельцем этого слова. В общем, есть такая тенденция. Сейчас все джазовые клубы переполнены всегда практически, в Москве, например, проходят концерты джазовой музыки на больших сценах в тысячных залах. Очень много людей интересуется этим. Это что-то вроде моды, которая, надеюсь, не пропадет, потому что очень хорошо кормит джазовых музыкантов.
Некоторые музыканты, которые приезжают сюда, выражают такую мысль, что через несколько лет столица джаза будет где-нибудь в России – в Петербурге или Москве. Далеко не в каждом большом городе в Европе существует такая активная джазовая жизнь. В столицах – да, но далеко не во всех городах. Для нас, джазовых музыкантов – здорово, что такая жизнь вообще идет. Работы хватает.
Беседовала Анастасия Борисенко
Подписывайтесь на наш Telegram-канал.